Неточные совпадения
Элегантный слуга с бакенбардами, неоднократно жаловавшийся своим знакомым на слабость своих нерв, так испугался, увидав лежавшего на полу господина, что оставил его истекать кровью и убежал за помощью. Через час Варя,
жена брата, приехала и с помощью трех явившихся
докторов, за которыми она послала во все стороны и которые приехали в одно время, уложила раненого на постель и осталась у него ходить за ним.
В столовой он позвонил и велел вошедшему слуге послать опять за
доктором. Ему досадно было на
жену за то, что она не заботилась об этом прелестном ребенке, и в этом расположении досады на нее не хотелось итти к ней, не хотелось тоже и видеть княгиню Бетси; но
жена могла удивиться, отчего он, по обыкновению, не зашел к ней, и потому он, сделав усилие над собой, пошел в спальню. Подходя по мягкому ковру к дверям, он невольно услыхал разговор, которого не хотел слышать.
Старый князь после отъезда
доктора тоже вышел из своего кабинета и, подставив свою щеку Долли и поговорив с ней, обратился к
жене...
Стараясь как можно быть обстоятельнее, Левин начал рассказывать все ненужные подробности о положении
жены, беспрестанно перебивая свой рассказ просьбами о том, чтобы
доктор сейчас же с ним поехал.
Алексей Александрович погладил рукой по волосам сына, ответил на вопрос гувернантки о здоровье
жены и спросил о том, что сказал
доктор о baby [ребенке.].
— Вот тут, через три дома, — хлопотал он, — дом Козеля, немца, богатого… Он теперь, верно, пьяный, домой пробирался. Я его знаю… Он пьяница… Там у него семейство,
жена, дети, дочь одна есть. Пока еще в больницу тащить, а тут, верно, в доме же
доктор есть! Я заплачу, заплачу!.. Все-таки уход будет свой, помогут сейчас, а то он умрет до больницы-то…
— Благодетельница! — воскликнул Василий Иванович и, схватив ее руку, судорожно прижал ее к своим губам, между тем как привезенный Анной Сергеевной
доктор, маленький человек в очках, с немецкою физиономией, вылезал не торопясь из кареты. — Жив еще, жив мой Евгений и теперь будет спасен!
Жена!
жена!.. К нам ангел с неба…
— Дарвин — дьявол, — громко сказала его
жена;
доктор кивнул головой так, как будто его ударили по затылку, и тихонько буркнул...
Тогда, испуганный этим, он спрятался под защиту скуки, окутав ею себя, как облаком. Он ходил солидной походкой, заложив руки за спину, как Томилин, имея вид мальчика, который занят чем-то очень серьезным и далеким от шалостей и буйных игр. Время от времени жизнь помогала ему задумываться искренно: в середине сентября, в дождливую ночь,
доктор Сомов застрелился на могиле
жены своей.
—
Доктора должны писать популярные брошюры об уродствах быта. Да. Для медиков эти уродства особенно резко видимы. Одной экономики — мало для того, чтоб внушить рабочим отвращение и ненависть к быту. Потребности рабочих примитивно низки.
Жен удовлетворяет лишний гривенник заработной платы. Мало у нас людей, охваченных сознанием глубочайшего смысла социальной революции, все какие-то… механически вовлеченные в ее процесс…
Ее судороги становились сильнее, голос звучал злей и резче,
доктор стоял в изголовье кровати, прислонясь к стене, и кусал, жевал свою черную щетинистую бороду. Он был неприлично расстегнут, растрепан, брюки его держались на одной подтяжке, другую он накрутил на кисть левой руки и дергал ее вверх, брюки подпрыгивали, ноги
доктора дрожали, точно у пьяного, а мутные глаза так мигали, что казалось — веки тоже щелкают, как зубы его
жены. Он молчал, как будто рот его навсегда зарос бородой.
— Вы, однако, не
доктор, — приставал рябой.
Жена дала ему конфету, сказав...
Присев на угол стола,
жена сказала, что Любаша серьезно больна,
доктор считает возможным воспаление легких.
По ее рассказу выходило так, что
доктор с
женою — люди изломанные, и Клим вспомнил комнату, набитую ненужными вещами.
Пониже дачи Варавки жил
доктор Любомудров; в праздники, тотчас же после обеда, он усаживался к столу с учителем, опекуном Алины и толстой
женой своей. Все трое мужчин вели себя тихо, а докторша возглашала резким голосом...
— Держите ее, что вы? — закричала мать Клима,
доктор тяжело отклеился от стены, поднял
жену, положил на постель, а сам сел на ноги ее, сказав кому-то...
— Валентин — смутил тебя? — спросила она, усмехаясь. — Он — чудит немножко, но тебе не помешает. У него есть страстишка — голуби. На голубях он
жену проморгал, — ушла с постояльцем,
доктором. Немножко — несчастен, немножко рисуется этим, — в его кругу
жены редко бросают мужей, и скандал очень подчеркивает человека.
Она осторожно вошла в комнату Веры, устремила глубокий взгляд на ее спящее, бледное лицо и шепнула Райскому послать за старым
доктором. Она тут только заметила
жену священника, увидела ее измученное лицо, обняла ее и сказала, чтобы она пошла и отдыхала у ней целый день.
Мы завтракали впятером:
доктор с
женой, еще какие-то двое молодых людей, из которых одного звали капитаном, да еще англичанин, большой ростом, большой крикун, большой говорун, держит себя очень прямо, никогда не смотрит под ноги, в комнате всегда сидит в шляпе.
«Good bye!» — прощались мы печально на крыльце с старухой Вельч, с Каролиной. Ричард, Алиса, корявый слуга и малаец-повар — все вышли проводить и взять обычную дань с путешественников — по нескольку шиллингов. Дорогой встретили
доктора, верхом, с
женой, и на вопрос его, совсем ли мы уезжаем: «Нет», — обманул я его, чтоб не выговаривать еще раз «good bye», которое звучит не веселей нашего «прощай».
— Она и опиумом могла лишить жизни, — сказал полковник, любивший вдаваться в отступления, и начал при этом случае рассказывать о том, что у его шурина
жена отравилась опиумом и умерла бы, если бы не близость
доктора и принятые во время меры. Полковник рассказывал так внушительно, самоуверенно и с таким достоинством, что ни у кого не достало духа перебить его. Только приказчик, заразившись примером, решился перебить его, чтобы рассказать свою историю.
— Здравствуйте пожалуйста, — сказал Иван Петрович, встречая его на крыльце. — Очень, очень рад видеть такого приятного гостя. Пойдемте, я представлю вас своей благоверной. Я говорю ему, Верочка, — продолжал он, представляя
доктора жене, — я ему говорю, что он не имеет никакого римского права сидеть у себя в больнице, он должен отдавать свой досуг обществу. Не правда ли, душенька?
Жена призвала
докторов. На нашем дворе стали появляться то
доктор — гомеопат Червинский с своей змеей, то необыкновенно толстый Войцеховский… Старый «коморник» глядел очень сомнительно на все эти хлопоты и уверенно твердил, что скоро умрет.
— Глупости! — решительно заявляла Прасковья Ивановна, поддерживая
доктора за руку. — Для вас же хлопочу. Женитесь и человеком будете. Жена-то не даст мадеру пить зря.
В результате этого состояния получилось то, что
доктор принялся выслеживать
жену.
В первый момент
доктор хотел показать письмо
жене и потребовать от нее объяснений. Он делал несколько попыток в этом направлении и даже приходил с письмом в руке в комнату
жены. Но достаточно было Прасковье Ивановне взглянуть на него, как докторская храбрость разлеталась дымом. Письмо начинало казаться ему возмутительною нелепостью, которой он не имел права беспокоить
жену. Впрочем, Прасковья Ивановна сама вывела его из недоумения. Вернувшись как-то из клуба, она вызывающе проговорила...
Невольно
доктор начал следить за
женой и убедился в том, что тайный корреспондент был прав.
— Идите, проститесь с
женой, — сказал
доктор, усаживаясь к столу и ставя перед собой бутылку. — Все кончено.
Доктор волновался молча и глухо и как-то всем телом чувствовал, что не имеет никакого авторитета в глазах
жены, а когда она была не в духе или капризничала, он начинал обвинять себя в чем-то ужасном, впадал тоже в мрачное настроение и готов был на все, чтобы Прасковья Ивановна не дулась.
Затем
доктор начал замечать за самим собою довольно странную вещь: он испытывал в присутствии
жены с глазу на глаз какое-то гнетуще-неловкое чувство, как человек, которого все туже и туже связывают веревками, и это чувство росло, крепло и захватывало его все сильнее.
В самый день свадьбы
доктор сделал приятное открытие, что Прасковья Ивановна — совсем не та женщина, какую он знал, бывая у покойного Бубнова в течение пяти лет его запоя ежедневно, — больше того, он не знал, что за человек его
жена и после трехлетнего сожительства.
Сначала
доктор получил анонимное письмо, раскрывавшее ему глаза на отношения
жены к Мышникову, получил и не поверил, приписав его проявлению тайной злобы.
О таких случаях, как
доктор, кладущий в околодок сапожника под видом больного, чтобы тот шил для его сына сапоги, или чиновник, записывающий к себе в прислуги модистку, которая шьет даром на его
жену и детей, — о таких случаях говорят здесь как о печальных исключениях.]
— Сие несчастное приключение ускорило рождение младенца целым месяцем, и все способы бабки и
доктора, для пособия призванных, были тщетны и не могли воспретить, чтобы
жена моя не родила чрез сутки.
Тут мой
доктор настоял, чтоб я опять присел отдохнуть; он обратился к
жене, и та, не оставляя своего места, проговорила мне несколько благодарных и приветливых слов.
Он сам предсказал последний свой припадок — исполнил обязанность христианина, написал письмо о делах семейных и просил
доктора иметь попечение о
жене.
Таким образом, к концу первого года, проведенного Женею в отцовском доме, ближайший круг ее знакомства составляли: Вязмитинов, Зарницын, дьякон Александровский с
женою, Ольга Саренко, состоявшая в должности наблюдателя, отряженного дамским обществом, и
доктор. С
женою своею
доктор не знакомил Женни и вообще постоянно избегал даже всяких о ней разговоров.
Дорого дал бы
доктор, чтобы видеть в эту минуту горько досадившую ему
жену и избавить ее от малейшей возможности подобного намека.
Эта слабонервная девица, возложившая в первый же год по приезде
доктора в город честный венец на главу его, на третий день после свадьбы пожаловалась на него своему отцу, на четвертый — замужней сестре, а на пятый —
жене уездного казначея, оделявшего каждое первое число пенсионом всех чиновных вдовушек города, и пономарю Ефиму, раскачивавшему каждое воскресенье железный язык громогласного соборного колокола.
Она знала, наконец, что
доктор страстно, нежно и беспредельно любит свою пятилетнюю дочь и по первому мягкому слову все прощает своей
жене, забывая всю дрянь и нечисть, которую она подняла на него.
Доктора неприятно кольнула эта наглая шутка: в нем шевельнулись и сожаление о
жене, и оскорбленная гордость, и унизительное чувство ревности, пережившей любовь.
— Вы знаете, мне все равно, что трефное, что кошерное. Я не признаю никакой разницы. Но что я могу поделать с моим желудком! На этих станциях черт знает какой гадостью иногда накормят. Заплатишь каких-нибудь три-четыре рубля, а потом на
докторов пролечишь сто рублей. Вот, может быть, ты, Сарочка, — обращался он к
жене, — может быть, сойдешь на станцию скушать что-нибудь? Или я тебе пришлю сюда?
Это были: старушка Мертваго и двое ее сыновей — Дмитрий Борисович и Степан Борисович Мертваго, Чичаговы, Княжевичи, у которых двое сыновей были почти одних лет со мною, Воецкая, которую я особенно любил за то, что ее звали так же как и мою мать, Софьей Николавной, и сестрица ее, девушка Пекарская; из военных всех чаще бывали у нас генерал Мансуров с
женою и двумя дочерьми, генерал граф Ланжерон и полковник Л. Н. Энгельгардт; полковой же адъютант Волков и другой офицер Христофович, которые были дружны с моими дядями, бывали у нас каждый день;
доктор Авенариус — также: это был давнишний друг нашего дома.
Маленький
доктор перешел, посредством протекции Захаревского, в эту губернию именно потому, что молодая
жена его никак не хотела, чтобы он жил так близко к предмету прежней своей страсти.
Посторонних никого не случилось, а сидел все свой народ: Прозоров,
доктор Кормилицын,
жена Майзеля, разбитная немка aus Riga [Из Риги (нем.).], Амалия Карловна, управитель Баламутского завода Демид Львович Вершинин, Мельковского — отставной артиллерийский офицер Сарматов, Куржака — чахоточный хохол Буйко, Заозерного — вечно общипывавшийся и охорашивавшийся полячок Дымцевич.
А когда
доктор ушел и
жена со слезами стала уговаривать его согласиться на операцию, он сжал кулак и, погрозив ей, заявил...
Не одну ночь провел он без сна с тех пор, как
доктор сообщил ему свои опасения насчет здоровья
жены, стараясь отыскать средства примирить ее сердце с настоящим ее положением и восстановить угасающие силы.
— Прощайте,
доктор! я пойду к ней, — сказал Петр Иваныч и скорыми шагами пошел в кабинет
жены. Он остановился у дверей, тихо раздвинул портьеры и устремил на
жену беспокойный взгляд.
— Не то что башмак, я не так выразился, — объяснил
доктор. — Я хотел сказать, что вы могли остаться для нее добрым благотворителем, каким вы и были. Людмилы я совершенно не знал, но из того, что она не ответила на ваше чувство, я ее невысоко понимаю; Сусанна же ответит вам на толчок ваш в ее сердце, и скажу даже, — я тоже, как и вы, считаю невозможным скрывать перед вами, — скажу, что она пламенно желает быть
женой вашей и масонкой, — это мне, не дальше как на днях, сказала gnadige Frau.
— Позовите сюда вниз
жену мою! — крикнул вслед за тем
доктор, высунув голову в коридор, около которого была комната горничных.